Реформы и революции
Найдено цитат по теме: 88
Религия грядущего общественного пересоздания — одна религия, которую я завещаю тебе. Она без рая, без вознаграждения, кроме собственного сознания, кроме совести...
Либералы всех стран, со времен Реставрации, звали народы на низвержение монархически-феодального устройства во имя равенства, во имя слез несчастного, во имя страданий притесненного, во имя голода неимущего, они радовались, гоняя до упаду министров, от которых требовали неудобоисполнимого, они радовались, когда одна феодальная подставка падала за другой, и до того увлеклись наконец, что перешли собственные желания. Они опомнились, когда из-за полуразрушенных стен явился — не в книгах, не в парламентской болтовне, не в филантропических разглагольствованиях, а на самом деле — пролетарий, работник с топором и с черными руками, голодный и едва одетый рубищем. Этот "несчастный, обделенный брат", о котором столько говорили, которого так жалели, спросил наконец, где же его доля во всех благах, в чем его свобода, его равенство, его братство. Либералы удивились дерзости и неблагодарности работника, взяли приступом улицы Парижа, покрыли их трупами и спрятались от брата за штыками осадного положения, спасая цивилизацию и порядок.
Я не знаю в истории такого удушливого времени; была борьба, страдания и прежде, но была еще какая-нибудь замена, можно было погибнуть — по крайней мере с верой, — нам не за что умирать и не для чего жить.. самое время наслаждаться жизнью!
Руссо и его ученики воображали, что если их идеи братства и не осуществляются, то это от материальных препятствий. ...Какое счастье, что все эти энтузиасты давно были схоронены! Им бы пришлось увидеть, что дело их не продвинулось ни на вершок, что их идеалы так и остались идеалами, что недостаточно разобрать по камешкам Бастилию, чтоб сделать колодников свободными людьми.
Роковая ошибка их (реформаторов-революционеров — прим. ред) состоит в том, что увлеченные благородной любовью к ближнему, к свободе, увлеченные нетерпением и негодованием, они бросились освобождать людей прежде, нежели сами освободились; они нашли в себе силу порвать железные грубые цепи, не замечая того, что стены тюрьмы остались. Они хотят, не меняя стен, дать им иное назначение, как будто план острога может годиться для свободной жизни.
Демократия — по преимуществу настоящее; это борьба, отрицание иерархии, общественной неправды, развившейся в прошедшем; очистительный огонь, который сожжет отжившие формы и, разумеется, потухнет, когда сжигаемое кончится. Демократия не может ничего создать, это не ее дело, она будет нелепостью после смерти последнего врага; демократы только знают (говоря словами Кромвеля), чего не хотят; чего они хотят, они не знают.
Исполнение социализма представляет также неожиданное сочетание отвлеченного учения с существующими фактами. Жизнь осуществляет только ту сторону мысли, которая находит себе почву, да и почва при этом не остается страдательным носителем, а дает свои соки, вносит свои элементы. Новое, возникающее из борьбы утопий и консерватизма, входит в жизнь не так, как его ожидала та или другая сторона; оно является переработанным, иным, составленным из воспоминаний и надежд, из существующего и водворяемого, из преданий и возникновений, из верований и знаний, из отживших римлян и неживших германцев, соединяемых одной церковью, чуждой им обоим. Идеалы, теоретические построения вообще никогда не осуществляются так, как они носятся в нашем уме.
Фашистский протест всегда возникает там, где из-за страха перед истиной революционная эмоция искажается, принимая иллюзорный характер.
В силу многовекового угнетения массы не в состоянии распорядиться свободой.
Руководство страны не виновно в том, что происходит социальный регресс. Но руководство, несомненно, способствует регрессу, когда: 1) выдает регресс за прогресс, 2) объявляет себя спасителем мира и 3) расстреливает тех, кто напоминает ему об его обязанностях.
Дилемма заключается в следующем. Истины бесполезны, когда нет власти для осуществления их на практике. Они остаются чисто теоретическими. ...Диктаторская власть и истина не могут сосуществовать. Они представляют собой взаимоисключающие явления.
Право на счастье ...ты (человек — ред.) завоевал, проливая свою кровь в борьбе на баррикадах в Париже и Вене, в сраженьях гражданской войны в США, совершая революцию в России. Но твой Париж кончился с приходом Петена и Лаваля, твоя Вена — с приходом Гитлера, твоя Россия с приходом Сталина, а твоя Америка имеет все шансы кончиться с приходом Ку-Клукс-Клана. Для тебя всегда было легче завоевать свободу, чем удержать ее. Все это мне известно уже давно. Но чего я не могу понять, так это то, почему снова и снова выбираясь с кровавыми боями из одного болота, ты обязательно погружаешься в новое болото, еще хуже предыдущего. Затем, тщательно и осторожно осматриваясь вокруг себя, я постепенно пришел к выводу: твой главный поработитель — ты сам. ...Никто больше не виновен!
Коммунисты были бы последними, кто стал бы против этого (уничтожения частной собственности мирным путем — ред.) возражать. Но... развитие пролетариата почти во всех цивилизованных странах насильственно подавляется, и тем самым противники коммунизма изо всех сил работают на революцию.
Революции — локомотивы истории.
Все чрезмерное обычно вызывает резкое изменение в противоположную сторону, будь то состояние погоды, растений или тела. Не меньше наблюдается это и в государственных устройствах.
Добрые примеры порождаются добрым воспитанием, доброе воспитание — хорошими законами, а хорошие законы — теми самыми смутами, которые многими безрассудно осуждаются.
Нет дела, коего устройство было бы труднее, веление опаснее, а успех сомнительнее, нежели замена старых порядков новыми. Кто бы ни выступал с подобным начинанием, его ожидает враждебность тех, кому выгодны старые порядки, и холодность тех, кому выгодны новые. Холодность же эта объясняется отчасти страхом перед противником, на чьей стороне — законы; отчасти недоверчивостью людей, которые на самом деле не верят в новое, пока оно не закреплено положительным опытом. Когда приверженцы старого видят возможность действовать, они нападают с ожесточением, тогда как сторонники нового обороняются вяло.
Хотя новые порядки и изменяют сознание людей, надлежит стараться, чтобы в своем изменении порядки сохраняли как можно больше от старого.
Весьма сомнительно, может ли изменение действующего закона, каков бы он ни был, принести столь очевидную пользу, чтобы перевесить то зло, которое возникает, если его потревожить; ведь государство можно в некоторых отношениях уподобить строению, сложенному из отдельных, связанных между собой частей, вследствие чего нельзя хоть немного поколебать даже одну из них без того, чтобы это не отразилось на целом.
Хорошо бы людям, вводя новшества, брать пример с самого времени, которое производит поистине великие перемены, но исподволь и едва заметно; ибо иначе все новое будет неожиданным. И всегда новшество одним на руку, а другим на беду...
Человеческая природа будет постоянно возмущаться против деспотического правления.
Революции и революционные потрясения, конечно, являются для общества бедствиями, и потому оно может прибегать к ним только для достижения достаточно значительного прочного и продолжительного благополучия, возмещающего временное нарушение спокойствия.
Подобно живым организмам, общества переживают кризисы, моменты безумия, революции, изменения форм своей жизни; они рождаются, растут, умирают, переходят от здоровья к болезни, а от болезни — к здоровью, наконец, как и все существа человеческого рода, они имеют детство, юность, зрелый возраст, дряхлость и смерть.
Я, конечно, не могу сказать, будет ли лучше, если все будет по-иному, но вот что я могу утверждать: все должно быть по иному, если все должно стать лучше.
Не будем противополагать бесполезного и часто опасного сопротивления неизбежным следствиям прогресса просвещения, но будем лишь крайне осторожно изменять наши учреждения и обычаи, к которым мы давно уже применились. Мы хорошо знаем по опыту прошлого те неудобства, которые они представляют, но мы не знаем, как велико будет зло, которое может причинить их изменение. При такой неизвестности теория вероятностей предписывает избегать всякого изменения; особенно следует избегать внезапных изменений, которые в нравственном порядке, как и в физическом, никогда не происходят без большой потери живой силы.
Борьба старого, устоявшегося, постоянного с развитием, разработкой и преобразованием — всегда одна и та же. Из всякого порядка получается под конец педантизм; чтобы избавиться от последнего, разрушают первый, и так идет некоторое время, пока не замечают, что надо опять установить порядок.
Государство и все человеческие установления, являющиеся голым средством, стремятся к своему собственному уничтожению: цель всякого правительства — сделать правительство излишним.
Во всемирной истории благодаря действиям людей вообще получаются еще и несколько иные результаты, чем те, к которым они стремятся.
Бедняк, стремящийся к малой доле достатка, которого вам девать некуда, бывает иногда жесток, это верно, но никогда не будет так жесток, как жестоки были ваши отцы, те именно, кто сделал из вас то, что вы есть, кто наделил вас тем, чем вы владеете.
Нам незачем бежать за другими; нам следует откровенно оценить себя, понять, что мы такое, выйти из лжи и утвердиться в истине. Тогда мы пойдем вперед, и пойдем скорее других, потому что пришли позднее их, потому что мы имеем весь их опыт и весь труд веков, предшествовавших нам.
Социализм восторжествует, но не потому что прав, а потому что борющиеся с ним не правы.
Общество заставляют двигаться вперед не те, кто колеблется между истиной и ложью, эти плясуны на канате, а люди принципиальные. Логика золотой середины может поэтому в лучшем случае поддерживать некоторое время существование общества, но она никогда ни на шаг не двинет его вперед. Плодотворен один лишь фанатизм совершенства, страстное стремление к истинному и прекрасному.
Даже когда народ пятится, он гонится за идеалом — и верит всегда в некое "вперед".
Во всяком движении, во всякой идейной борьбе существует известная категория путаных голов, которые чувствуют себя совсем хорошо только в мутной воде.
Нации, как и женщине, не прощается минута оплошности, когда первый встречный авантюрист может совершить над ней насилие.
Анархия и рабство — два карающих бича, которые ждут случая, чтобы наказать за ошибки королей или за буйство народы.
Главное средство уменьшить бедность народа, это — сократить чрезмерный избыток богатых людей.
Общественные бедствия тем пагубнее, что они никого не учат и не исправляют.
Эпохи великих бедствий обыкновенно производят великих гениев: самое чистое золото получается из самого горячего горнила и самая яркая молния сверкает всегда в сумрачную бурю.
Благоденствие для государства — то же, что зрелость для плодов: оно заключает в себе предрасположение к гнилости.
У народов образованных бунтуют вообще только те, которым нечего терять.
Мы заучили кучу гладких фраз о преступности войны и благодарим Бога за то, что живем в наше мирное торговое время и можем всю нашу мысль и энергию посвящать взаимному ограблению и надувательству.
Война, со всеми своими невзгодами, лучше, чем мир, при котором ничего не видно, кроме узурпации и несправедливости.
Вольности, которые иногда разрешают народу, служат только испытанием, хорошо ли еще держат цепи. Так случается, что уже закрытую дверь открываешь снова, чтобы убедиться, хорошо ли она заперта.
Нужен только герой между рабами, чтобы сделать их свободными людьми.
Существовало ли когда-либо такое господство, которое не казалось бы естественным тем, кто им обладает.
Тысячи лет едва достаточно, чтобы создать государство, одного часа довольно, чтобы оно развеялось в прах.
Государства словно конусообразные кучки песка в песочных часах времени; они непроизвольно обрушиваются в процессе своего роста.
Жизнь государства в ее поступательном ходе величественна, как широко разливающаяся река; остановись течение ее, и она обратится в лед или в болото.
У государственных людей всегда готова зевота к услугам первой фразы, в которой идет речь о лучшем устройстве общественных дел.
Даже ад, вероятно, имеет своих консерваторов, которые, заняв лучшие места и боясь потерять их, противятся всяким новшествам.
Все конституционные хартии ни к чему не ведут, это контракты между господином и рабами; задача не в том, чтобы рабам было лучше, но чтобы не было рабов.
Плохо, если министры часто меняются; но еще хуже, если плохие министры остаются на местах.
Во время общественной неурядицы каждый равнодушный становится недовольным, каждый недовольный — врагом, каждый враг — заговорщиком.
Когда нововведение слишком трудно установить, это служит доказательством, что в нем нет необходимости.
Рядом с поразительными успехами положительного знания как в области теории, так и в сфере практического приложения ее, стоит топтание на одном месте при попытках создания нового общественного строя.
Оковы народов заржавели; демократия обмыла их кровью; деспотизм позолотил их; новейшая политика отполировала их и вырезала на них: "свобода", точно на кандалах каторжников.
Гораздо великодушнее снять оковы, чем позолотить их.
Горе победоносной нации! Она покоряется тем, кто сделал ее победоносной. Победитель — худший из господ, самый упорный противник реформ. Нация делает успехи на другой день после поражения.
Половина логических доводов плохого правления кроется в следующей софистической дилемме: если народ неспокоен, то он не созрел для свободы; если же спокоен, то не желает свободы.
Если мы хотим идти вперед, то одна нога должна оставаться на месте, в то время, как другая делает следующий шаг. Это — первый закон всякого прогресса, одинаково применимый как к целым народам, так и к отдельным людям.
Легче сорвать гору у подошвы ее, чем наложить иго рабства на людей, решивших быть свободными.
Реакция — барка, плывущая против течения, но не препятствующая реке течь по своему направлению.
О вы, зазнавшиеся реалисты, в ваших теориях нет ничего реального, кроме крови, которую вы за них проливаете!
В революционные бури люди, едва годные для того, чтобы грести веслом, овладевают рулем.
Неудавшиеся революции всегда влекут за собой ненавистные и мстительные правительства.
Революция дает иногда в повелители таких людей, которых мы не пожелали бы видеть и лакеями.
Революции походят на шахматную игру, где пешки могут погубить, спасти короля или занять его место.
Во всех революциях люди ходят, точно на котурнах. Они поднимаются выше собственного роста, к ним можно подойти с мерой, превышающей их стан.
Грубые проявления прогресса называются революциями. Когда они кончаются, можно заметить, что человечество получило хорошую встряску, но зато подвинулось вперед.
Бедность, беспокойная, мятежная, но по природе своей бескорыстная, является наступательной армией революций. Богатство, себялюбивое и инертное, является оборонительной армией, отстаивающей существующие учреждения.
Ни от одной революции никогда ничего не оставалось, кроме того, что раньше созрело в сознании масс.
Мы скорбим о крайностях, сопровождающих революции; но чем больше эти крайности, тем более мы чувствуем, что революция была необходима.
Как отличить бунт от революции?.. Очень легко! Бунт — это когда разбит народ, "все эти негодяи"... Революция — когда верх одерживает народ и все участники оказываются героями.
Великие и прекрасные истины французской революции будут вечно жить, — таким блеском, такими памятниками, чудесами окружили мы их! Эти истины останутся бессмертными. Первые пятна революции мы смыли потоками славы.
Только политическая полукультура породила революции и их идеи, которые она поддерживает и развивает. Политическая прямота и полное политическое развитие везде — против революционных идей.
Безумием революции было желание водворить добродетель на земле. Когда хотят сделать людей добрыми, мудрыми, свободными, воздержанными, великодушными, то неизбежно приходят к желанию перебить их всех.
Наш век есть век революции в лучшем смысле этого слова — не материальной, но нравственной революции. Вырабатывается высшая идея общественного устройства и человеческого совершенства. Мы не доживем до жатвы, но сеять с верою — великое счастье.
Построить республику из материалов разрушенной монархии, конечно, очень тяжелая проблема. Дело не пойдет на лад, пока каждый камень не будет переделан заново, а для этого нужно время.
Реформу нравов следует начать с реформы законов...
Любая реформа, кроме моральной, бесполезна.
Ни один народ не должен быть свободным, пока он не будет способен разумно пользоваться своей свободой. Положение это достойно того дурака в сказке, который решил не идти в воду, пока не научится плавать. Если люди должны ждать свободы, пока они не станут разумными и хорошими в рабстве, то, право же, они могут вечно ждать.
Из года в год, изо дня в день ход событий убеждает меня в том, что люди по природе своей способны ужиться только с известной суммой свободы, а раз им будет предоставлена большая, они сами позаботятся о том, чтобы расстаться с нею и организовать новую форму тирании.
Жестокости, совершенные во имя свободы, могут сделать ее ненавистной, но не мешают ей оставаться прекрасной и необходимой.
Для того чтобы заставить приверженцев тирании до безумия полюбить свободу, засадите их в тюрьму.
Всякий государственный строй, однажды установившийся, заключает в себе материал для лучшего строя.
Удивительным когда-нибудь покажется, что было время, когда существовали люди, наслаждавшиеся без труда за счет трудившихся без наслаждения.
Свобода настолько присуща человеку, что даже ее противники осуществляют ее, борясь против ее осуществления.